Пантагрюэль». Ты хоть понимаешь, что это значит? Ну конечно, ты ни черта не понимаешь! Разве ты способен хоть что-то понять? Для этого требуется интеллект трехлетнего ребенка, а тебе до него… Ха!

Он тяжело бахнул кулаком по столу. Тарелки пустились в пляс, а предусмотрительный доктор Крафт едва успел подхватить свою чашку.

— Я объясню тебе, что это значит! — ревел дядя Эдмунд. — Мисс Бишоп предложила мне самую высокую цену. Да ты в курсе, сам же об этом и позаботился. Ведь ты рылся в моей личной корреспонденции, ты, шпион! — (Ну, это уже совсем несправедливо, с грустью подумал Оуэн.) — Тайком читал мои письма! — бушевал дядя Эдмунд. — Вынюхивал, какие мне делают предложения! А потом проследил, чтобы цена мисс Бишоп оказалась самой лучшей! Ну ладно, хорошо! Ведь мне ничего не надо, ничего, кроме капли семейной лояльности, лояльности к людям одной с тобою плоти и крови, лояльности к руке, которая тебя кормит! Хочешь сказать, я слишком многого прошу? Да, наверное! Ты, гадина, понятия не имеешь, что такое лояльность. А посему… — он снова обрушил кулаки на стол, — когда ты ворвался сюда бешеным тигром, я собирался просить, чтобы ты перезвонил мисс Бишоп, ведь я передумал, ведь мне нужны деньги, и тебе, презренный соглядатай, известно об этом лучше всех остальных! «Метро» отказывается повысить ставку, и поэтому у меня не остается выбора, ведь ты за мой счет купаешься в роскоши, а роскошь стоит денег, а я человек небогатый, я бедняк, и меня обложили со всех сторон! — Тут он бросил свирепый взгляд на погруженного в собственные мысли доктора Крафта, чей кроткий визаж наполовину затмила кофейная чашка, и окончательно взбесился от этого зрелища. — Обложили со всех сторон! И я собирался принять предложение этой мегеры! Слышишь, Питер? Я уже готов был исполнить твое сокровенное желание, но ты оскорбил меня!

— Дядя Эдмунд, — начал Оуэн, — дядя Эдмунд, я…

Его прервал треск. Оскалившись, дядя Эдмунд разорвал бумагу надвое. Сложив половинки, разорвал их еще раз, и четвертованный контракт осыпался в тарелку дяди Эдмунда, после чего тот схватил чашку и залил обрывки недопитым кофе.

— Вот! — выкрикнул он. — Вот так! Что, хочешь попросить прощения? Поздно, мой пронырливый юный друг! А теперь пошел вон! Прямо сейчас, сию же секунду! Убирайся с глаз моих! Даю тебе пятнадцать минут! Собирай манатки и проваливай, или я позвоню шефу полиции, и этот придурок закует тебя в кандалы! Давай, давай! Уходи!

И Оуэн ушел.

Вернее, выбежал из столовой под безмятежную реплику доктора Крафта:

— Сегодня мне приснился прелюбопытнейший сон…

«Сон! Вот бы мой сон оказался не сном, а явью! — тоскливо думал Оуэн, запихивая в чемодан рубашки вперемешку с носками. — Если бы я только мог перевести часы на подходящее время, чтобы дядя подписал контракт…»

В этот момент пара носков свернулась наподобие… да, правильно, наподобие раковины брюхоногого моллюска и угодила не в чемодан, а на незаправленную кровать, где скрылась в ложбине одеяла. Оуэн рассеянно полез за носками и почувствовал, как пальцы сомкнулись на маленьком, круглом, твердом, прохладном и тикающем предмете.

Он поднес голубые эмалированные часы к лицу, обменялся с ними пустым взглядом и смущенно пробормотал:

— Я сплю? Выходит, я сплю? То есть на самом деле я рыба?

Он с тревогой проинспектировал свое туловище, ожидая увидеть плавники. Таковых не обнаружилось, но на его ладони, тихонько отсчитывая время, лежали часы, превратившие прошлый вечер в бесконечное повторение — если только это был не сон.

«Корректирующее устройство, — лихорадочно подумал Оуэн и зачем-то потряс часы. — Они корректируют время. Как перст писателя»…[45]

И его персты словно по собственной воле потянулись к ручке, ответственной за регулировку минут.

«Быть такого не может, — уверял себя Оуэн, переводя стрелку. — Это был сон, и только сон. Я же знаю. Я же не дурак. Но все равно, если…»

До этого часы показывали пять минут десятого; теперь же, когда Оуэн аккуратно изменил положение черной минутной стрелки, циферблат сообщил, что сейчас без пяти девять.

— Смогу ли я стереть полстрочки?[46] — исступленно вопрошал Оуэн. — Вот в чем вопрос. Если смогу — хотя, разумеется, не смогу, — но если смогу, то все будет в ажуре. Можно будет разобрать чемодан и спуститься к завтраку. — Он бросил взгляд на кровать и непонимающе переспросил сам себя: — Какой еще чемодан?

Чемодана там больше не было. Носки и рубашки самым волшебным образом перелетели на свои прежние места, а чемодан покоился на верхней полке встроенного шкафа. Внизу позвякивала посуда и звучали мужские голоса: С. Эдмунд Штумм вел оживленную утреннюю беседу с доктором Крафтом.

Питер Оуэн сунул часы в карман пиджака, прижал его подрагивающей ладонью и отправился завтракать.

— Необязательно было так спешить, — сказал дядя Эдмунд, саркастически улыбаясь. — Да ты не стой. Садись, раз пришел. Все равно овсянку ничем не испортишь. Хотя… жевать овсянку и одновременно разглядывать твою овсянкоподобную физиономию… — Демонстративно передернувшись, он подлил себе в тарелку сливок из чудесным образом воскресшего молочника.

— Доброе утро, дядя, — непоколебимо сказал Оуэн. — Доброе утро, доктор. Нашли своего Максля?

Доктор Крафт печально помотал головой.

— Была ли почта, дядя? — с великой хитростью осведомился Оуэн, нацепив вымученную улыбку.

— Ты мне тут не улыбайся, — сказал Штумм. — А то еще больше похож на овсянку, хоть и присыпанную сахаром! Нет, не было никакой почты, о которой тебе следует знать. — Он слизнул сливки с тонких губ, улыбнулся, словно вспомнил о приятном и забавном секрете, и добавил, пригвоздив Оуэна к месту пронзительным взглядом: — После завтрака будет тебе задание. Этот олух Иган, наш так называемый шеф полиции, вчера вечером оставил у меня на лобовом стекле штрафную квитанцию. Сходи к нему и все уладь.

— Но, дядя, — Оуэн тяжело сглотнул, — вы же знаете, что Иган не станет… Ну хорошо, я оплачу штраф.

— Своими кровными? — проскрипел Штумм. — Как тебе угодно. Лично я платить не собираюсь. Что толку быть первейшим столпом общества, если гестапо не дает тебе покоя ни днем ни ночью? С тех пор как я купил этот дом, в Лас-Ондасе побывало больше туристов, чем за всю его историю до моего переезда! Если Фред Иган вообразил, что имеет право донимать меня штрафами за парковку только потому, что моя машина всю ночь простояла у пожарного гидранта, пусть взвесит все хорошенько! В общем, как только позавтракаешь, Питер, немедленно ступай к нему и утряси этот вопрос. Преступность в городе цветет буйным цветом, а Иган прячется в кусты и ждет возможности уличить меня в мелком проступке, хотя в Лас-Ондасе мне